Читать книгу - "Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова"

В соседнем, мамином, купе, проводница тоже грохнула дверью, и Снежана услышала голос папы. Никто не смог удержать её. Девочка-принцесса ворвалась в купе и закричала. На нижней полке чадит чудище с фиолетовым глазом и подушкой вместо лица — пугало болотное. Вдруг оно зашевелило бровями и назвало её «доча». От смрада, исходящего от чудища, тошнило.

Дядя Саша и Санька раззявили рты. Отец завопил: «Сволочь!» — и швырнул чудище мордой в скрученный на полке матрас. Снежане показалось, что её позвоночник плавится, она стала оседать. Отец подхватил её на руки и вылетел из проклятого купе.

В это мгновение поезд дёрнулся и встал. Две реки, встречающая и прибывающая, бурными потоками хлынули навстречу друг другу, Янович заметался, но на помощь пришла хозяйка вагона. Отца и дочь она укрыла в своём крошечном купе для проводников.

Время остановилось. Отец и дочь обняли друг друга, Снежана спряталась на груди любимого папы и желала только одного — быть вместе навсегда. Но к двери подкрался белый заяц и мягкими лапами обнял Снежану, щекотнув ей нос пушистым ухом.

— Вас ждут, — сказала проводница с обиженным видом, кивнув в сторону окна и оставляя зайца в руках Снежаны.

Будто в замедленной съёмке, отец повернул голову к стеклу и увидел на перроне доктора Георгиева, укутанного по самые уши в белый шарф, а рядом с ним своих замов, двух Саньков, сжавшихся от осеннего холода, небритых, с голым шеями.

И тогда, и сейчас Полина Лазаревна алкоголиком себя не считала и спустя недели две после реабилитации в клинике Георгиева каждый раз заводила любимую песню: «Хочу — пью, не хочу — не пью!» — с вариациями: «Зависимость? Ха! Да подсесть можно и на огурцы!»

Самое удивительное, что Снежане хотелось верить словам бесконечной песни, и она почти верила и почти прощала, и… песня опять обрывалась. У мамы опять случался срыв.

Опять срыв. С мобилой матери покончено, с пудреницей Снежаны тоже, теперь Миша завладел телефоном няни. От восторга он двигает ступнями и улыбается сестре, когда та разбрасывает свои «офигенные» туфли на высоченных каблуках. Если бы не запретные игрушки, малыш вопил бы и всхлипывал до тех пор, пока сестра не взяла бы его на руки и не поцеловала сотню раз. А уж ступнями точно бы не шевельнул, ни пальцем — это одно из надоевших и самых скучных упражнений, которое без конфеты во рту не выполняется. То ли дело забавы с массажным мячиком, весёлым фиолетовым ёжиком, — вот где радость! Но и любимая игрушка была забыта, ёжик отдыхает посреди прихожей, переливаясь перламутром под белым светом рассыпанных по потолку маленьких лампочек. Их яркий свет не даёт тепла, а Снежана мёрзнет в воспоминаниях.

Холод прокрадывается из прошлого, из московского поезда, и оседает на стенах прихожей, оклеенных чёрными обоями, блестящими, как атлас. Снежана приседает около братишки. Она уверена, что ребёнку тоже холодно, но ладошки его и нос оказываются тёплыми, несмотря на распухший, остывший памперс, запах которого ненадолго перебивает алкогольный смрад.

Миша обнимает сестру корявой худенькой рукой, а другую прячет за спину, чтобы у него не отобрали свеженький мобильник любимой няни. Снежана делает вид, что не замечает, и чмокает своё сокровище. Сил на спокойную борьбу у неё не осталось, а уговорить брата разжать пальцы — задача почти невыполнимая. Руки малыша будто коченеют, когда он хватает запрещённые предметы. Надо проложить путь к сердцу мужчины традиционным способом:

— Мишун, ты голодный?

Малыш пискнул, как птенец, Снежана обхватывает его голову и продолжает ободряюще:

— Да? Тогда вымоем попу.

Внезапно свет в маленьком коридоре, где и находится дверь в ванную, заслоняет громоздкая фигура, которая двигается на детей. Какая-то невидимая сила подхватила это рыхлое тело и тащит из кухни по маленькому коридору. Снежана хмурится, по её спине опять крадётся холодок.

Они с Мишуном вжимаются в стену и, кажется, закрывают глаза, чтобы не встретиться взглядом с той, которая была их матерью — была матерью до той поры, пока не сделалась чудищем.

Вздрогнув, тело блеет:

— О-о-ой!!! Оечки!.. Да хто ж это с ын… с ын… занятий сбежал?

Нерадивая студентка набирает в грудь воздуха, задерживая выдох, чтобы промолчать, чтобы не заорать в ответ. На ней сосредоточила взгляд подушка, которая служит телу лицом. Невыносимое зрелище. Снежана отводит глаза — на лбу родительницы напитыми пиявками изгибаются брови. Значит, в тело влита приличная доза. Госпитализация будет долгой. И слава богу.

Невидимая сила продолжает забавы. Встряхнув тяжёлую массу, она тянет её в гостиную и швыряет на итальянский диван белой кожи подушкой лица вниз. Вздрагивает чайный столик, и на нём звякает канделябр.

С растрёпанных волос женщины, чёрных, как вороново крыло, слетает гребень, от удара растрескивается перламутр на его костяной спине, а жемчужины, крупные, как слёзы китайского дракона, на радость Мише рассыпаются по всему полу.

Путь открыт.

В доме Яновичей ванная комната не была просторной, но всё в ней было устроено для Миши, даже сама ванна была необычной, с дверцей на боку, а в новой квартире для малыша уже оборудовали маленький бассейн с аппаратом для подводного массажа.

Итак, привычное для Снежаны дело — братик вымыт, обласкан, завёрнут с ног до головы в полотенце и усажен в коляску на непромокаемую пелёнку.

— Ну, панк, поехали памперс надевать, — говорит она, целуя его в макушку.

Миша мурлычет, как котёнок после купания, которого наконец-то достали из воды и укутали в одеялко.

— Здорово я тебя подстригла, да? — спрашивает Снежана, расчёсывая Мишин смешной ёжик. — «…И мы навеки будем вместе, как Сид и Нэнси, как Сид и Нэнси!» Сейчас же оденемся и гулять. На улице тепло.

Детская у Миши и Снежаны одна на двоих, просторная комната, но совсем не мальчишеская, повсюду куклы и мягкие игрушки, фарфоровая посудка для гномов на письменном столе. Вдоль стены стоят кровати, одна за другой, застеленные одинаковыми покрывалами, обшитыми розовыми рюшами, а в другую стену, во всю её длину, встроен зеркальный шкаф. Но в новой квартире Миша получил настоящую мальчишескую комнату с кроватью-автомобилем, которая по команде пульта зажигает фары. И только в этой мальчишеской комнате соединились две части новой семейной квартиры, Яновича и его дочери. Владения Снежаны были ещё голые: ни обоев, ни мебели, ни дверей — одни белые стены. После свадьбы молодые обустроят всё по своему вкусу — так решил отец, –

пусть и зять почувствует себя хозяином.

О том, чтобы дочь жила отдельно, Янович и мысли не допускал. Миша ни дня не мог без сестры, скучал. Да и ночью успокоить его могла только Снежана. Их разлучать нельзя, нет — его дети спаяны крепче сиамских близнецов. И отца с дочерью разлучать нельзя, кто это выдумал — «мужняя жена»? Главное, Снежана — дочь своего отца, во всех смыслах, во всех генах.

А значит, это не Снежана строит семью, нет — это Янович укрепляет свою. Скоро у него будет зять, и помощник, и наследник. Парень толковый, надёжный, талантливый. Его пробил по своим каналам крёстный отец Снежаны и Миши, Максим Родионыч, невидимый куратор «Икара» и самого Яновича. «Думал я, — сказал крёстный, — породнимся. Думал — с моим Тёмкой принцессу нашу… Ай, ну да ладно. Зять твой — нормальный пацан, из наших. Дед его из гродненских. Так что — будь спок».